Взгляд из Петербурга

Россия вне закона?

Подробности

Автор: Андрей Столяров

Опубликовано «Ленинградская торгово-промышленная палата». август 2013

Будет ли в России построено правовое общество западного образца?

Если бы меня спросили, будет ли в России когда-нибудь построено правовое общество западного образца, то есть общество, где соблюдаются все законы, где большинство конфликтов решается через суд, где основная часть граждан знает и умеет отстаивать свои права, то я, ни секунды не сомневаясь, ответил бы: нет, такое общество в России построено никогда не будет. И убеждают меня в этом не исследования философов о специфике русского менталитета, а небольшая история, случившаяся в Германии лично со мной.

Возвращаясь довольно поздно с одного литературного мероприятия, я вдруг услышал позади выкрики, шум и, обернувшись, увидел, что меня догоняют трое здоровенных парней. Все трое бритоголовые, в кожаных куртках, в цепочках, в каких-то зашнурованных сапогах. В общем, ситуация неприятная. Полиции, кстати, поблизости нет. Что делать? Ну, я пересек проспект, вдруг шум и крики сзади стихают. Оказывается зажегся красный сигнал светофора. И эти трое парней, увидев его, остановились, как вкопанные. С точки зрения русского человека, полный абсурд: на километр вправо, на километр влево – ни одной движущейся машины. Двенадцать ночи. Чего, спрашивается, стоять? Но три здоровенных лба покорно, как идиоты, ждут, когда им разрешит двинуться дальше тупая электрическая железяка.

Именно в тот момент я понял, что национальный характер – это не миф, не выдумки кабинетных философов, создающих схемы, оторванные от жизни, это реальность, бытующая ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Данность, с которой необходимо считаться.

Попробуем определить истоки этой неумолимой данности. Еще в XII веке в Англии начал возникать цикл легенд о короле Артуре. Цикл сразу же приобрел необычайную популярность – распространился по всей Европе, король Артур стал идеалом европейского рыцарства. Однако нам здесь важен следующий момент. Согласно легенде, в одном из драматических эпизодов король Артур провозгласил, что в Камелоте правит закон. Обратим на это внимание. В Камелоте властвует не воля монарха, каким бы просвещенным он ни был, не глас народа, что тоже вполне согласовывалось бы с традицией Средневековья. В Камелоте правит закон. Закон превыше всего. И если рассматривать данный репер в коор-динатах ретроспективного психоанализа, то его можно охарактеризовать как «первичную сцену», как зерно, из которого проросло все остальное. Отсюда, видимо, и возникло знаменитое англо-саксонское право, основанное на приоритете закона, утвердившееся сначала в Европе, а далее – на землях Нового Света.

Мощный резонанс эта «первичная сцена» получила в эпоху европейского Возрождения. Открыв для себя античность, которая в Европе «была под ногами», Запад обрел для себя исторический эталон. Образ величественной Римской империи, чье могущество и превосходство над варварами обеспечивалось «царством законов», впечатлил передовые умы. В координатах рационалистического мировоззрения юриспруденция предстала тем механизмом, с помощью которого можно отрегулировать социальные отношения. Крылатая фраза «закон суров, но это закон» означала, что закону подчиняются все – от последнего крестьянина до монарха, от ремесленника и лавочника до аристократа и богача.

Вот что сделало Запад – Западом. Вот что образовало специфическую мировоззренческую среду, где начала формироваться доминанта закона.

Это хорошо заметно в классической западной литературе. Читая романы Диккенса, например, мы невольно осознаем юридическую механику тогдашнего английского общества: что такое собственность, зачем нужны адвокаты, чем является суд и почему гражданин обязан подчиняться его решениям. Читая роман «Деньги» Эмиля Золя, мы точно также осознаем, что есть биржа и как она функционирует, что представляют собой акции, дивиденды, рента, игра на повышение, понижение, биржевые спекуляции. А роман «Американская трагедия» Теодора Драйзера подробно демонстрирует нам, как работает суд присяжных: в чем состоит роль обвинения и защиты, как осуществляется принцип состязательности сторон, что, собственно, оценивают присяжные и какова процедура установления истины. Даже рассказы Джека Лондона дополняют эту картину, поскольку показывают, как возникают первые юридические отношения: первопроходцы, придя на новые земли, сами устанавливают законы и сами начинают их соблюдать. Здесь, кстати, иллюстрируется важный аспект: источником законов является не власть, а народ.

Особо следует выделить такое уникальное юридическое явление, как западный детектив. Этот жанр стал ярким проявлением массовой культуры XX века и при всех его негативных характеристиках исполняет в западном обществе очень важную роль. Читая детективы или смотря фильмы, поставленные по ним, европеец или американец, даже против воли своей, усваивает все основные юридические аспекты западного бытия: что может и должна делать полиция и что ей делать запрещено, на каких основаниях гражданин может быть арестован и как в такой ситуации он может отстаивать свои права. Неприкосновенность личности и неприкосновенность жилища, тайна телефонных разговоров и тайна деловой переписки, граница действий властей и возмещение ущерба за нарушение прав – все эти аспекты западный гражданин узнает именно из детективов.

Можно без преувеличений сказать, что за последние полтора столетия западная культура создала всеобъемлющий «юридический университет», куда каждый гражданин поступает чуть ли не с момента рождения и где он осваивает науку законов, которой руководствуется потом в течение своего жизненного пути.

Ничего подобного в российской культуре не было. Если попытаться обнаружить «начальную сцену», которая в значительной мере определяет русский этнический менталитет, то ей может быть признана только повесть XVI – XVII вв. о Дмитрии Шемяке, выражающая абсолютно противоположный смысл. «Шемякин суд» – это неправый суд. Это не столько суд, сколько пародия на него. В правомочность такого суда верить нельзя.

Заметим также, что в России не было Возрождения. Античное представление о законе начало проникать сюда только после эпохи Петра. Социальная эффективность законов не была в России своевременно оценена. И если посмотреть на классическую русскую литературу с такой точки зрения, то мы обнаружим, что в ней нет ни одного подлинно «юридического произведения» Более-менее подробное описание судебной механики есть только в «Воскресении» Льва Толстого. Уже в «Братьях Карамазовых» мы видим вовсе не суд, а скорее спектакль, освещенный авторскими софитами: персонажи не столько задаются вопросом «кто убил?», сколько провозглашают свои мировоззренческие позиции. А в «Преступлении и наказании», традиционно считающемся криминальным романом, вся законность проявляется так: захочет следователь Порфирий Петрович – арестует Раскольникова, не захочет – пусть Родион Романович погуляет. Никакие улики при этом не взвешиваются, никакие доказательства преступления не выявляются. Есть лишь одно подозрение, основанное на давней журнальной статье. Художественного значения романа это, конечно, не умаляет. Просто речь у Достоевского идет о другом. Не о преступлении и наказании, а – о грехе и раскаянии.

Не заполняет данную лакуну и детектив. Русский детектив возник сравнительно поздно и представлял собой на первых порах кальку западного. К тому же, развитие его было прервано Октябрьской революцией, и за короткое время, которое он просуществовал, его специфическая начинка не успела сколько-нибудь существенно повлиять на сознание общества. Что же касается детектива советского, то, разумеется, никаким «юридическим университетом» он быть не мог: само понятие о гражданских правах в Советском Союзе отсутствовало.

Более того, классическая русская литература исполнена негативного отношения к формальной законности. В «Воскресении» Л. Толстого присяжные, соблюдая все необходимые процедуры, выносят Катюше Масловой нелепый обвинительный приговор. Будто бы она убила купца просто так, ни с того ни с сего. В «Живом трупе» адвокат объясняет Протасову, что приговор суда, вынесенный согласно закону, будет очевидно несправедливым: ни в чем неповинным людям грозит ссылка в Сибирь. Ну а как, исключительно по закону, было отобрано у Дубровских их имение Кистеневка, можно прочесть в одноименной повести А. С. Пушкина.

То есть, для русской литературы торжество закона означает торжество несправедливости. Это с предельной ясностью выражает Платон Каратаев, излагающий Пьеру Безухову главный принцип русского народного бытия: «Где суд, там и неправда». Можно также вспомнить пословицу «Закон, что дышло: куда повернешь, туда и вышло». Или известную фразу, характеризующую тот же национальный аспект: «В России правят не законы, а люди».

Здесь важно то, что обе константы непрерывно воспроизводятся. Чтение западной классики, вкупе с коммерческой беллетристикой и визуальной культурой, утверждает в западном подсознании «архетип закона», который формирует западное социальное бытие. Чтение русской классики, в совокупности с русской визуальной культурой, утверждает в коллективном подсознании россиян совсем другой архетип, продуцирующий, в свою очередь, иной бытийный формат. Ни при каких мировоззренческих «доворотах» они не могут быть полностью совмещены. А потому бессмысленно призывать к созданию в России гражданского правового общества западного образца, бессмысленно встраивать все новые и новые западные «шестеренки» в метафизическую российскую онтологию. Зубчики их ни с чем не сцепляются. Передаточные устройства захватывают пустоту. Для того, чтобы эта механика по-настоящему заработала, надо полностью заменить российскую культуру на западную. Надо перелицевать историческое подсознание россиян. Изучать в школе не Толстого, а Диккенса, знать не «Тихий Дон» Шолохова, а «Американскую трагедию» Драйзера. Ориентироваться не на русскую классику, а на западный детектив. Тогда, быть может, через два-три поколения, когда окончательно уйдут «те, кто помнит», мы получим нацию, умеющую обращаться с законами.

Правда, гарантий все равно дать нельзя.

lotpp.ru